Философия В. Соловьева: единство слова и дела

О.С.Пугачев

Как же обстояли дела с теми моральными абсолютами, которые составляли живую ткань его этики? Находили ли они себе место в жизни? Отчасти, и именно там, где это зависело от Соловьева, да. Чтобы подтвердить данный тезис, нужно обратиться к фактам биографии, и на этом пути нас поджидает опасность превратить Соловьева в икону, чему как будто способствует и часть мемуарно-биографического материала. Конечно, нет ничего плохого в том, что философ был действительно человека хороший, но любая попытка его канонизации настолько претит и личному и общему духу его системы, что явилась бы их полным искажением, т. е. в конечном счете, неправдой. Вот и приходится подходить к материалу так, чтобы, с одной стороны, избежать слащавости, а с другой — показать действительное единство слова и дела.

По тонкому замечанию А Ф Лосева «....Вл. Соловьева, по-видимому, нельзя причислить к сторонникам евангельской нормы как чисто духовной и к сторонникам материальной жизни без подчинения евангельской норме. По Вл. Соловьеву, хотя евангельская норма является абсолютной, но как раз именно поэтому она является в известной мере нормой для материальной и общественной жизни». (Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990. С. 466.)

В контексте приведенного суждения показателен следующий пример. Среди бурных событий второй половины прошлого века особенным потрясением для российского общества явилось убийство Александра II, «царя-освободителя». Интерес к процессу над народовольцами-первомартовцами был огромным, Как же повел себя по отношению к этим событиям молодой профессор, философ, веривший в существование абсолютного добра?

28 марта 1881 г. Соловьев выступал в зале Кредитного общества перед аудиторией более тысячи человек с публичной лекцией на тему: «Критика современного просвещения и кризис мирового процесса». Заключая лекцию он произнес такие слова: «Сегодня судятся и верно будут осуждены на смерть убийцы 1 марта. Царь может простить их. И если он действительно вождь народа русского, если он, как и народ, не признает двух правд, если он признает правду Божию за правду, а правда Божья говорит «не убий», то он должен простить их. Если еще и можно допустить убийство как частное исключение для самообороны, то холодное в обдуманное убийство безоружного, называемое смертной казнью, претит душе народа.

Великая теперь минута самоосуждения и самооправдания! Пусть. царь и самодержец заявит на деле, что он прежде всего христианин. Он не может не простить их! Он должен простить их!». (Троицкий А. Н. Царизм под судом прогрессивной общественности. 1866-1895. М., 1979. С. 135.)

Стоит проанализировать создавшееся положение с точки зрения разных уровней моральных норм, требований и оценок, которые оказались здесь в перекрестьи. Итак, совершено убийство личности, значение которой для государства и русского сознания того времени вряд ли нуждается в специальном разъяснении. Налицо юридическая сторона вопроса: содеянное подпадает под высшую меру наказания. Крайне возмущенное сознание части общества, как всегда, не удовлетворилось бы даже талионом и готово придумать в отмщение нечто сверхужасное.

Часть «образованного общества» пытается найти «свою правду» в действиях революционеров, а кто-то их полностью оправдывает и поддерживает. По свидетельству очевидца события, в ответ на этот призыв Соловьева послышались «вопли остервенения» и даже угрозы по адресу лектора, но их заглушила бурная овация, устроенная большинством публики.

Преступление страшное, тяжесть его огромна и обыденное моральное сознание в основном смыкается с юридическим... И вот здесь-то звучит голос, провозглашающий абсолютные христианские нормы: «не убий» и «возлюби врагов своих». Так абсолют моральный послужил основой конкретного поступка философа, иными словами, был переведен из теоретического плана в практический. Известно, как тяжело в жизни следовать раз провозглашенным моральным принципам тем более абсолютам, какой деформации они могут подвергнуться, даже перейти в свою противоположность. Может быть, эти метаморфозы подтверждают соловьевское учение о том, что не действительность порождает идеалы?

Возможно ли длительное время сохранять свою «наличную действительность», следуя простому (= абсолютному) моральному правилу: всегда и везде говорить правду. Последовательно проведенный, этот принцип может привести и к гибели его носителя, не говоря о других, менее трагичных последствиях. Все это вызывает к жизни такое положение, когда вокруг этого «простого» принципа начинается наворачивание ткани «дополнительных суждений», комментариев, массы «подзаконных актов», которые постепенно могут свести его на нет. Вот и ищет каждый границу между сущим и должным, идя по «лезвию бритвы».

Известно, как много сил положил Соловьев на борьбу со злом не только внешним, но и внутри самого себя, и путь самовоспитания и самосовершенствования наталкивался порой на препятствия неодолимые. Так было и на этот раз: мир, называющий себя христианским, в иных случаях считает ненормальности поступки тех, кто живет или пытается жить по заветам Христа. Самая мягкая оценка соловьевского обращения к царю звучит как «наивное». Но почему? Может быть, в соответствии с другим известным положением о том, чтобы не метать бисер? Но, кажется, обстоятельства не те. А если просто из уверенности в необратимости процесса зла, начатого другими? Тогда последний взгляд имеет мало общего с абсолютными принципами христианской морали, а действия Вл. Соловьева и Л, Н. Толстого, обратившегося к царю в письме с той же просьбой о помиловании,— адекватны ей.

Ситуацию обостряло еще и то, что они обращались к сыну убитого! И все-таки, несмотря на столь напряженные коллизии, поступок философа кажется нам не только оправданным нравственно, но и вполне логичным: в царе он видит христианина. А какова же реакция официальной России в ответ на это и другие, по иным поводам, выступления Соловьева? Довольно мягкая по тем временам: даже не «попросили» из университета, правда, философ, весьма чуткий ко всяким двойственным положениям, сам подал в отставку. В одном из своих донесений царю К. П. Победоносцев прилагает к его фамилии эпитет: «безумный», с чем вполне соглашается и Александр III, замечая на полях: «Чистейший психопат». (Лосев А. Ф. Указ. соч. С. 62 64, 471 — 476.)

Публикуется по изданию: Вестник Московского Университета, серия 7 - Философия. №6, 1992 год

Следующая страница: Философия В. Соловьева: абсолют и мораль